Автор: Протоиерей
Андрей Ткачев
К.Тарантино на могиле Б.Пастернака. Фото: С. Берменьев
Уже второй год живу недалеко от могилы Пастернака. Стыд
сплошной: надо было бы еще год назад прийти на могилу поэта, литию прочесть
(пропеть, прошептать). А не получилось. Не сложилось. Лень-матушка да
суета-зараза.
Хотя в Париж ездил зачем? На кладбище Монпарнас ходил, на
Пер-Лашез ездил, опять же. И потом — на Сент-Женевьев-де-Буа с перекладными
добирался. Ведь не ради же Эйфелевой башни, ведь не ради. Что мне башня, и что
я башне? Где бы ни был, что было главное в программе? Правильно: кладбище.
Мертвые — они только условно мертвые. Трудно сказать, кто живее: сегодняшние
живые или вчерашние мертвые. А кто кого мертвей? Оскар Уайльд или вчера
похороненный парикмахер с бульвара Распай? Трудно сказать. Мертвые и живые
сплелись воедино, и кто мертвей, а кто живей, сказать сложно. По мне — мертвые
живее живых, а живые мертвее мертвых.
Но это — чисто «по мне». И я всегда это чувствовал, потому
ходил на кладбища раньше всех музеев, раньше всех выставочных залов. Раньше
всего, что обтоптано туристами, обхвалено, зацокано языками, сфотографировано,
оплачено, растиражировано… И так далее.
Но вот случилось, сложилось, удалось. Поехали. В смысле — в
Переделкино. Смех сказать — поехали. Полчаса — и на месте. Это разве «ехали»?
Припарковались, нашли. Сторож всё показал привычно, и мы двинулись. Как тысячи
тех, что перед нами. Как тысячи тех, что после нас.
Вдоль забора, вперед, вперед. Справа будет могила
Тарковского. Вот она.
Вот и лето прошло,
Словно и не бывало.
На пригреве тепло.
Только этого мало.
Всё, что сбыться могло,
Мне, как лист пятипалый,
Прямо в руки легло,
Только этого мало…
Рядом крест с именем сына. Сам-то сын — во французской
земле. И на могиле надпись: «Человеку, увидевшему ангела». Отче наш. Богородице
Дево. Вечная память, и дальше, вдоль забора. Дальше. Стоп. Вот она — могила с
белым обелиском. Здравствуйте, Борис Леонидович. Отче наш. Богородице Дево.
Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего.
Дети разошлись по кладбищу. «Мама, а почему здесь могилы без
крестов?» А это, оказывается, целое поле коммунистов. Белые прямоугольные
камни, как на каком-нибудь Арлингтонском кладбище. Все в ряд, в один рост. Идея
симметрии и одинаковости. Идея никому ненужности сразу, как только сдохнешь. А
ведь родились все до Революции. Крещеные. Даты рождения: 1893, 1899, 1902… И
надписи: «Член партии с 1908 года», «Член партии с 1912 года»… Никто за них не
помолится, как за Тарковского или Пастернака. И никакой горнист мундштук дудки
своей пионерской к устам не приложит, чтобы дунуть 7 ноября во славу усопшего
члена партии с 1902 года.
Ведь удивительно. Жил человек. Писал, переводил, грешил,
каялся. Я — о Пастернаке. Теперь к нему приходят не поймешь кто и читают
молитву Господню. Видимо, вымаливают человека хорошие книжки, написанные им.
Даже и после смерти вымаливают. «Ты как думаешь, — сыну говорю, — вымаливают?»
Он молчит. Мы с ним недавно читали о Квентине Тарантино, как тот в Москву
приезжал и сразу — в Переделкино. А как приехал на могилу Пастернака, то
попросил всех уйти. И потом сел рядышком с белым камнем, закрыл глаза и улетел
в астрал. Надолго. Борис Леонидович, оказалось, его любовь с самой юности.
Переводчики и журналисты тогда ждать умаялись. И все удивлялись: отчего это
режиссер «Бешеных псов» и «Криминального чтива» не в клубах зависает, а на
кладбище уединяется?
Мы тогда с сыном покраснели до ушей. Культовые режиссеры,
которых мы за отмороженных считаем, любят Пастернака и вообще серьезную поэзию.
А мы — лодыри — живем по соседству с великими и ленимся пятую точку от дивана
оторвать, чтоб прийти на могилу мэтра или в дом-музей.
Я пошел от могилы Пастернака вниз, а сын остался.
Поразмышлять. О! «У меня зазвонил телефон. „Кто говорит?“ — „Слон“». Чуковский
рядышком. Тот, который разбил фамилию Корнейчуков на новое имя — Корней и
фамилию — Чуковский. Здесь тоже почитали, что помнили: «Тут откуда ни возьмись
— маленький комарик. И в руке его горит маленький фонарик…» «Муха,
Муха-Цокотуха, позолоченное брюхо…» И так далее.
Мы поднялись опять к Борису Леонидовичу. Взгляд скользнул по
красивой могиле неподалеку. Имя я не запомнил. Портрет покойника с черного
камня на обелиске смотрел уверенно и серьезно. Над именем было выбито:
«Писатель». Надо же! И рядом еще пара очень назидательных строчек. Что-то
вроде: «Я жил! Я творил! Помните!»
Жил человек. Не то что мы — прозябаем. Творил человек!
Требует, чтоб помнили. А рядом, в трех шагах всего, — белый камень с надписью:
«Пастернак». Безо всяких: «Я горел! Я страдал! Не смейте забывать!» Кто
подлинно велик, тому лишь нужно имя написать. Узнают. Вспомнился невольно
диалог Суворова с Державиным. «Ты что мне на могиле напишешь?» — спросил
Суворов. «Здесь лежит Суворов», — был ответ. «Помилуй Бог. Как хорошо!» —
воскликнул непобедимый генералиссимус.
За этим анекдотом мы и направили стопы вверх по дорожке, на
выход. Сколько еще могил есть на свете, возле которых нужно постоять, посидеть,
помолчать, помолиться…
Источник: pravoslavie.ru
*
* *
ВСЕ - В КНИГЕ
Подробнейшая информация о Переделкине и его
достопримечательностях - в нашей книге "Переделкино. Сказание о
писательском городке".
* * *
Комментарии Всего комментариев 0