Таинственная страсть. Шестидесятники

Переделкинская ось шестидесятых и превратности судьбы

(В.Аксенов, И.Гринберг, Ч.Гусейнов, Н.Степанов)

Глава из книги «Переделкино. Сказание о писательском городке» Льва Лобова и Киры Васильевой. Приводится ниже без иллюстраций и врезок. Копии страниц книги – в столбце слева от текста.

Одна из частей огромной одноэтажной дачи, участки которой выходят под номерами «17 с литерами» и на улицу Серафимовича, и на улицу Горького, принадлежала Василию Аксенову (точный номер «17Б»; в той части номера «17», у которой ворота на Серафимовиче, жил гроссмейстер Ефим Геллер, № 17А). Первая повесть Аксенова «Коллеги», опубликованная в 1960-м, была с восторгом принята молодежной аудиторией. За ней последовали не менее популярные «Звездный билет» и «Апельсины из Марокко». Это было время жанрового перелома: трагические сталинские годы сменились трагифарсовыми годами «оттепели», которые замечательно персонифицировала гротескная фигура Хрущева. Рядом с иконостасом великомучеников советской литературы: Шаламова, Заболоцкого, Пастернака, Солженицына, Гроссмана, – возникает пестрый коллаж портретов шестидесятников.

Шестидесятничество не было в своей основе протестным явлением. Его выразители просто хотели жить и творить по-людски «здесь и сейчас», а не при коммунизме, который партия обещала построить к 1980-му. Все молодое поколение того времени хотело этого, но молчаливо тянуло лямку повседневных забот, а из лидеров шестидесятников выпирал талант, который они с трудом укладывали в предписанные партией рамки. Талантом своим они, по меткому выражению Дмитрия Быкова, нащупывали третий путь: «не западный и не восточный, а синтетический». До встреч руководства с представителями культуры в 1962-1963 гг. в Манеже, на Воробьевых горах и в Кремле, на которых была устроена публичная порка молодых талантов, они были лояльны режиму и часто подчеркивали это в своем творчестве. Их протест вырос из того, что власть не восприняла ни их обновленного патриотизма, ни новаторских творческих форм, в которых он выражался, – и попыталась заткнуть им глотки. Но просчиталась. Шестидесятники уже не ходили, как их духовные отцы, поодиночке. Их были десятки. Они были связаны дружескими узами и выступали заодно, часто ставя власти в тупик. Несколько лет шестидесятникам удавалось удерживать неустойчивое равновесие с официозом, но Прага 1968-го похоронила мечту о третьем пути. Начался консервативный откат, который танком прокатился по всем шестидесятникам.

Многочисленные следы этой эпохи сыскиваются в Переделкине. Лидеры шестидесятников приезжают сначала в Дом творчества и в гости к маститым писателям, а вскоре сами обретают маститость и устраиваются на литфондовских и собственных дачах. Первым, еще в 1962-м, – Роберт Рождественский, а с конца 1960-х Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Василий Аксенов, Булат Окуджава. В перестроечное и постсоветское время в Переделкине получают оседлые пристанища писатели, снискавшие первую славу в лучах «Метрополя»: Андрей Битов, Фазиль Искандер, Семен Липкин, Инна Лиснянская, Юрий Кублановский, Евгений Рейн. На аксеновской даче № 17Б в конце 1970-х устраивались многие посиделки метропольцев.

Время шестидесятников запечатлено в предсмертном романе Аксенова «Таинственная страсть». Для посвященных – это встреча с их молодостью, представленной в поэтически окарикатуренном виде. Всем остальным предложено за дымом авторского вымысла угадывать абрисы истории. Дело в том, что в романе действуют литературные кентавры и русалки. Писатель берет голову и торс реального лица и пририсовывает к нему, как он сам выражается, нечто из «художественной метафизики», наделяя свои творения поистине бестиальными именами: Ваксон, Кукуш, Аххо, Эр, Ралисса, ФУТ, ФИЦ. Не мудрено, что сам автор не удерживается от восклицания: «Какие все-таки удивительные имена в нашей истинно русской поэзии!»

Чтобы рядовой читатель мог хоть как-то ориентироваться в хитросплетениях романа, издательство поместило фото прототипов героев с реальными именами. Без этих замечательных картинок – никуда, но посреди постмодернистской метафизики смотрятся они, эти документы эпохи, довольно занятно. Правда и то, что определение «роман» не совсем точно отражает литературный формат 592-страничного произведения. Точнее было бы назвать этот пухлый том ретрорепортажем с фантазийными вариациями, что к концу книги становится настолько ясно, что сам автор проговаривается: вы читаете «хроники этих дней» (стр. 555). Рваный репортажный стиль особенно заметен в главах, посвященных исходу, где герои бросаются искать в анализе своей крови гордые половины, уверенные четвертушки, сомнительные осьмушки, ускользающие шестнадцатые, «пролетающие» тридцать вторые, и уж совсем «мгновеннотающие» шестьдесят четвертые, дающие право на иммиграцию, то бишь репатриацию.

На этих темпах уже начинаешь уставать от мелькания все новых и новых литкопытных и рыбьехвостых, которых без проблем можно было вывести под реальными именами, поскольку фантазийный запал автора в этой «музыкальной» части заметно потухает. Особенно разочаровал окентавренный очерк о «свалившем за бугор» и получившем там Нобеля гениальном мастере, отваенном в образе Яши Процкого (и почему-таки не Шпротского?). Может быть, еще и потому разочаровал, что язык повествования в этом разделе запестрел какими-то приблатненными банальностями, вроде: «кодла», «забубенный», «кучковаться», «подцепила» и даже, из фени, «крытка». Чтобы яркое – несмотря на оговорки – произведение зазвучало в полный голос для всех, ему явно не хватает пространных комментариев кто-либо из посвященных. Пробел этот можно исправить в новом издании, которое – не сомневаемся – состоится.

Но еще больше чем комментариев хотелось бы, мечталось бы, чтобы не остался без ответа по-юношески ернический вызов Василия Павловича, в котором нет-нет да и засвистит фанаберическая нотка (о себе: «фрондер», «литературный бунтарь», «радикальный контрреволюционер»,  «хитрый, сильный, опасный», «удивительный, на грани потрясения прозаик» и пр.). Хорошо известно, что человек, который здесь и сейчас проживает свою жизнь, и человек, который вспоминает прожитое, – это, по сути, два разных человека. Память вещь загадочная, избирательная. И реальность вещь не менее загадочная; Андрей Битов считает, что ее можно отражать бесконечным  количеством способов. К тому же, литература наша чудовищно заполитизирована. Всегда была, от времен противостояния «Беседы любителей русского слова» и «Арзамаса». Пропагандистская составляющая сильна и в книге Аксенова –  какая она, не будем здесь распространяться, не о том речь. А мечталось бы о многомерном, чуть менее идеологизированном и постмодернизированном портрете эпохи. Пока же со своей книгой воспоминаний «Шестидесантник» из выдающихся шестидесятников Переделкина, кроме Аксенова, выступил только Евгений Евтушенко. Эта книга редкого жанра, жанра автобиографического приключенческого романа. Но мы забегаем вперед, в «гости» к Евгению Александровичу мы придем чуть позже.

Шестидесятники-шестидесантники – какие люди, какое время! В романе один из героев задается вопросом: «Откуда эта дерзость взялась? Казалось бы, бесконечные аресты и расстрелы отцов должны были породить рабов, а вместо этого появились парни с поднятыми воротниками; террор детерминировал протест». О, сколько нынешних молодых писателей, обретших полную свободу творчества и передвижения, захотели бы оказаться на месте парней с поднятыми воротниками. Быть кумирами стадионов. Ощущать свою вселенскую силу, с которой вынуждена считаться термоядерная власть («чудище обло, озорно, стозевно и лаяй»). Щекотать себе нервы хождением по острию ножа дозволенного-недозволенного. Играть в казаки-разбойники с органами. Выстоять, свободно творить – и огромными охапками собирать цветы своей славы! Какое время!!! И куда оно только подевалось? Увы, что-то сломалось, что-то само собой пресеклось, что-то улеглось литнаследием, что-то забронзовело, что-то растеклось по странам и континентам. Главный герой романа Аксенова, альтер эго его, литкентавр по имени Ваксон, зарекается: «Разве уедешь от этого всенародного бреда? Ведь мы же без этого маразма жить там не сможем…» Но уехалось, но смоглось. И без «маразма» отлично смоглось. Never say never, Vakson…

Продолжим, однако, экскурсию по Переделкину. Стоящую на углу ул. Гоголя дачу № 20 занимал литературовед Иосиф Львович Гринберг, который попал в Переделкино после войны с группой ленинградских писателей. Кроме него и Каверина это были: драматурги Александр Штейн и Леонид Малюгин, литературовед Николай Степанов, прозаики Александр Поповский и Борис Вадецкий, и некоторые другие. Им всем разрешили на свои деньги построить в Переделкине финские домики.

О Гринберге в литературной среде говорили: «законопослушный еврей». Умный и обаятельный, Иосиф Львович был мэтром советской критики, оставаясь загадочной персоной – в нем сочетались независимость и полное и добровольное служение режиму. Он оставил множество монографий, статей, главным образом, о поэзии, творчестве известных, общепризнанных тогда советских писателей, в число которых входили дачный сосед Николай Тихонов, Эдуард Багрицкий, Вера Инбер (тоже переделкинская насельница), Ольга Берггольц, Александр Прокофьев. Гринберги были щедры на угощенье, хлебосольны, за столом было много питья, еда вкусная. За столом широкой рекой лились литературные сплетни, политические разговоры, а главное – воспоминания, всегда занимательные и поучительные.

За месяц с лишним до смерти Иосиф Львович, умерший в ноябре 1980-го, вместе с женой Ларисой Владимировной оставил завещание, по которому обладателем их дачи в Переделкине после смерти последнего из супругов становился их друг и московский сосед Чингиз Гусейнов, которому дача отошла в 1986 г. Гусейнов так вспоминал в об этом: «Событие это неординарное – такое богатство оставлено чужому человеку – вызвало толки в Переделкино; рассказываю любопытствующему, как на самом деле было, а он мне ехидно: «Ладно, – мол, брось трепаться, – скажи, за сколько купил?». Гусейнов пристроил к стандартному финскому домику добротное кирпичное строение, но вскоре надолго уехал за рубеж, а дом сдавал. 

*       *       *

ВСЕ - В КНИГЕ

Подробнейшая информация о Переделкине и его достопримечательностях - в нашей книге "Переделкино. Сказание о писательском городке".

Лев Лобов и Кира Васильева

*       *       *

Оставить комментарий